«День, когда я решила сжечь себя». Правдивая история афганской женщины от первого лица

Афганистан традиционно занимает одно из первых мест в мире по опасности жизни для женщин. Жительницы страны почти не имеют прав — их подростками выдают замуж и запрещают конфликтовать с мужчинами.

Инфо24 публикует историю женщины, которая из-за издевательств доставшегося ей в 13 лет супруга решилась на самосожжение, а в итоге бежала из страны с ребенком и теперь ждет смерти мужа, что забрать остальных детей.

***

«Я заплатил твоему отцу выкуп за тебя, так что тебе придется спать со мной, когда бы я ни захотел», — заявил мне мой муж Карим, который был старше меня на несколько десятилетий, когда я отказалась заниматься с ним сексом.

Возможно, пренебрежительный смех, который последовал за этими словами, подтолкнул меня, или, может, это просто я так подсознательно решила для себя позднее.

Не имеет значения, как это представляется мне сейчас — я не могу в точности восстановить в памяти тот момент, когда решила закончить свою жизнь самосожжением, чтобы избавиться от физического и психического насилия, которое выносила шесть лет.

Это просто случилось.

В тот день я направлялась в хамам – в нашем маленьком доме в афганском Герате не было ванной. Я экономила, чтобы раз в неделю позволить себе роскошь — помыться в общественных банях.

Я как раз собиралась выходить из нашей крохотной однокомнатной квартиры, когда Карим остановил меня.

Он был гораздо мощнее и крупнее меня — закаленным, хотя и безработным, учителем боевых искусств – и мог с легкостью взять надо мной верх.

Что он частенько и делал, когда ему требовалось удовлетворить свои потребности. Он называл это сексом, но для меня это было крайне болезненным и отвратительным насилием над моим телом.

С годами я научилась избегать травм и в конце концов даже начала отказывать ему, рискуя быть жестоко избитой. В тот день он был зол на меня, потому что накануне ночью я отказала ему в сексе.

«Я больше не могу спать с тобой, брат», — сказала я ему.

Я надеялась, что, называя его братом, смогу вызвать в нем брезгливость и заставить отказаться от своих поползновений.

«Я не считаю тебя своим мужем, и я не твоя жена. Между нами нет никаких отношений», — сказала я, что только подогрело его злобу и жестокость. Меня били и оскорбляли каждый день с того момента, как я вышла замуж за Карима, чье имя я здесь изменила ради собственной безопасности.

Он стал всячески обзывать меня и обвинять в неверности. «Зачем тебе понадобилось идти в хамам? У тебя, что, был секс с другим? Ты собираешься встретиться с другим мужчиной и спать с ним?»

Он выкрикивал ругательства достаточно громко, чтобы слышали соседи. Он пытался очернить меня перед ними. Для афганской женщины ее честное имя – это все, что у нее есть, и, лишившись его, она оказывается в глазах общества вне закона.

Женщин в Афганистане за куда меньшие проступки забивают камнями до смерти, особенно в более отдаленных и консервативных частях страны, где местные племенные обычаи имеют большее значение, чем права женщин. Даже в более продвинутых городских поселениях правосудие ими пренебрегает, и многие женщины оказываются в тюрьме по обвинению в нарушении нравственности.

Обвинение в неверности и необходимость доказывать свою невиновность после всего, что я вынесла, стали последней соломинкой. Ярость, которая охватила меня, я не испытывала никогда прежде и никогда после. «Ты не мужчина, ты не женщина, ты – животное!», — крикнула я ему, а он лишь рассмеялся.

Схватив на кухне канистру с жидкостью для розжига очага, я опрокинула ее на себя. Он сообразил, что я собираюсь сделать и забрал спички. Соседи, которые до тех пор подслушивали с благопристойного расстояния, ворвались в наш дом.

Они попытались успокоить меня, но я только ревела, пока они твердили мне: «Не разрушай свою семью».

Я все еще плакала, когда они ушли. Не говоря Кариму ни слова, я снова надела чадру, чтобы пойти смыть с себя горючее. Он вновь вцепился в меня и не отпускал. Меня затрясло от гнева, и, все еще в керосине, я не задумываясь схватила спички, которые он положил, и чиркнула одной из них.

Должно быть, меня быстро охватило пламя, потому что жгучая ярость, которую я испытывала до этого, вдруг превратилась в страшную палящую боль, пронизывавшую каждую клеточку моего существа. Дальше я мало что помню.

***

Я немногое помню со дня своей свадьбы, но помню, какой взволнованной была всю неделю до него.

Я была всего лишь ребенком, 13 лет от роду, и мысль, что я буду пользоваться губной помадой, которая в любом другом случае была в нашем доме под запретом, захватила меня целиком.

Я не до конца понимала, что значит быть замужем, но фантазии о свадьбе волновали донельзя. Даже мысли не было возражать против нее. Только когда семья мужа привела меня в их дом, я поняла, что все это значит.

Я не могла перестать плакать и молила свою мать: «Я хочу вернуться домой. Я не хочу жить здесь, пожалуйста». Но дело было сделано, и вернуться назад было нельзя.

В Герате Карим был учителем боевых искусств, но никакой работы найти не мог. Его переполняли ненависть и гнев, что я выяснила в первую же брачную ночь.

Когда я была младше, мне наказывали никогда не позволять мужчине прикасаться к себе. Если я допущу это – согрешу. Так что в первую ночь я много кричала, когда он касался моего тела.

На следующий день меня отправили домой, и я нажаловалась на него матери, потому что думала, что она сможет спасти меня от него. Вместо этого она сказала, что, когда он снова будет трогать меня, я не должна возражать.

На третью ночь, после того как меня вернули Кариму, он попытался снова. Когда я начала сопротивляться и кричать, он навалился на меня всем телом, одной рукой схватил мои руки, а другой заткнул мне рот. Было так больно, что я потеряла сознание. Несколько дней мне было так плохо, что меня отвезли в больницу. Но как только мне стало лучше, это произошло снова. И снова.

Я упрашивала отца вернуть меня домой — чтобы они получили для меня развод. Женщина в Афганистане подать на развод не может. Если она просто произнесет это слово вслух, соберется вся округа и будет убеждать ее остаться с мужем. «Не разрушай свою семью», — будут говорить люди.

Они не знали, что «семья» убивала меня.

Когда я впервые забеременела, я еще была ребенком и не знала, что ношу младенца. Карим бил меня за то, что мне нездоровилось. Однажды мы зашли к его сестре, и он пожаловался, какой ленивой я стала и вялой, и что меня рвало. Тогда-то моя золовка поняла, что это беременность. Но если я полагала, что могу рассчитывать на сочувствие от нее и ее матери, я ошибалась.

Женщины его семьи заперли меня в сарае и часами по очереди избивали, чтобы «укрепить» перед материнством.

Позже, сразу после того, как я подожгла себя, помню, как соседские женщины, которые прибежали меня спасать, говорили мне: «Не разрушай свой дом собственными руками».

С точки зрения окружающих я разрушала свой дом, а не бежала из тюрьмы.

***

Когда я пришла в себя в больнице, в ожогах и корчась от боли, у моей кровати сидел Карим с моим младшим сыном на руках. Увидев его, я закричала. «Он сделал это со мной! Уберите его от меня!» — вопила я что было сил.

«Я врачам рассказал, — прошептал он мне на ухо, — что ты пострадала из-за несчастного случая на кухне». Но я сказала им правду, и персонал больницы помог мне связаться с родителями, которым не сообщили о моем состоянии.

Я получила ожоги 70 процентов тела, рук и ног. Я не могла ходить, и врачи были уверены, что я останусь неподвижной до конца своей жизни. Они были добры ко мне и лечили, хотя у меня не было денег. Позднее я выяснила, что из-за тяжести ожогов мои шансы на выживание были минимальны.

Я была сломлена. Я не могла думать о будущем, что бы оно мне ни сулило.

Может, меня и спасли от огня, но живой назвать меня было нельзя. Я находилась между жизнью и смертью.

Попытка самосожжения была актом неповиновения, моим способом через окончание жизни взять ее под свой контроль. Но казалось, что даже в этой битве я потерпела фиаско.

После многомесячного лечения ожоги стали заживать. Я прошла курс интенсивной терапии, над моими ожогами работали врачи из США. Мне меняли повязки несколько раз в день, давали целый набор лекарств, чтобы не допустить заражения. Я не могла много двигаться и нуждалась в помощи даже для самых простых вещей.

Прошли месяцы прежде я оказалась в состоянии хотя бы просто сидеть прямо. Наконец, благодаря физиотерапии и сиделкам, я сумела встать и сделать свой первый за год шаг.

Но раз я выздоравливала и училась заново ходить, у меня было лишь несколько вариантов дальнейших действий. Ради своих троих детей я решила вернуться к Кариму. Мой отец предлагал добиваться развода, но я не могла пойти на это, поскольку знала, что потеряю детей.

Я жаждала развода, когда меня впервые отправили в его дом, но теперь уже было слишком поздно. Разведенка в Афганистане не имеет никаких прав в отношении своих детей.

Опять я оказалась во власти человека, который причинил мне больше всего зла. Если когда–то между нами и было хоть чуточку сердечности, то это давно прошло. Мы жили под одной крышей, но даже не разговаривали.

Несколько месяцев спустя, пока я еще восстанавливалась, будучи едва в состоянии ходить и по-прежнему нуждаясь в медикаментах, Карим взял детей и меня в Индию в надежде получить статус беженца в представительстве Верховного комиссара ООН по делам беженцев.

Однако он дал понять, что не собирается обеспечивать меня или наших детей, старшему из которых было только семь лет. Он скорее предпочел бы, чтобы мы побирались у мечетей.

Первые дни в Дели я провела, медленно, с трудом и сильной болью блуждая по городу в поисках работы. Безуспешно, в основном, из-за плохого знания языка. Мы жили на пожертвования, ели только когда кто-нибудь проявлял жалость и давал еду. У меня не было медикаментов от ожогов, мои дети жили фактически на улице.

Когда я уходила искать работу, Карим заставлял моих сыновей сидеть у мечетей и клянчить деньги. Он одевал старшего сына в старые тряпки и заставлял его нести малыша, завернутого в лохмотья, чтобы вызвать сострадание верующих.

Я пришла в ярость, когда узнала об этом и накричала на него за то, что он таким образом использует наших детей. В ответ он меня избил, но больше никогда не брал детей к мечети.

Однако он рассказывал им обо мне ужасные вещи. Было больно наблюдать, как он отталкивает детей от меня. Пока я была на работе, он рассказывал им гнусности обо мне, например, что я совершала неправильные, безнравственные поступки, когда уходила на заработки.

Но потом, с помощью соседей, я начала учить хинди, тамошний язык. Я уже немного была с ним знакома благодаря болливудским фильмам, которые смотрела в детстве. Поскольку мои разговорные навыки улучшались, я придумала, как заработать немного денег.

Множество афганцев приезжали в индийскую столицу, чтобы получить медпомощь, и большинство не говорило ни на хинди, ни по-английски. Мои новоявленные умения – как языковые, так и топографические, поскольку я уже немного познакомилась с Дели – давали мне возможность за вознаграждение помогать им с логистикой и переводами.

Я связалась с афганской диаспорой, чтобы содействовать посещающим Дели землякам – бронировать для них гостиницы, записывать на прием к врачу, покупать лекарства, помогать с общественным транспортом и даже с экскурсиями и шопингом.

Удивительно, откуда берутся силы, когда ты меньше всего этого ждешь.

Когда думаешь, что достиг дна своей жизни, то вдруг понимаешь, что ты способен сделать больше, чем когда-либо прежде. В этом переживании есть что-то не от мира сего.

Через пару месяцев я уже зарабатывала до 2000 рупий (30 долларов) в день. По мере того как совершенствовались мои навыки, крепла моя репутация как афганского гида.

Я готова была взяться за любую дополнительную работу, которую могла найти, например, отнести вещи в стирку или доставить афганскую еду. За полгода я стала делать почти лакх (в переводе с санскрита «сотня тысяч» — прим. ред.) рупий (100 тыс., 1500 долларов) в месяц. И даже смогла купить маленький скутер, чтобы ездить по городу и экономить на транспорте.

Я зарабатывала больше, чем Карим видел за всю свою жизнь, и расплачивалась за это ежедневными издевательствами. Но я была полна решимости обеспечить лучшее будущее моим детям.

Он мог отобрать у меня большую часть денег и бить при малейшем поводе, но осознание, что от меня зависит благополучие семьи, окрыляло. Оно давало мне силы совершать такое, что я раньше и вообразить не могла.

Однажды спор из-за денег, которые я копила втайне от Карима, быстро перерос в рукоприкладство. Он пнул меня в живот и попытался задушить моим собственным шарфом. Но в этот раз я дала сдачи.

Я закричала о помощи, и кто-то вызвал полицию. Я написала на него жалобу, и к делу подключилось посольство Афганистана. Когда явились дипломаты, я заявила, что хочу развода. Они отговаривали меня, и однажды я вновь услышала: «Старайся все наладить. Зачем ты хочешь разрушить свой дом?»

Но теперь о моей ситуации знали в офисе Верховного комиссара ООН. Они отвергли прошение Карима о статусе беженца, а мое зарегистрировали отдельно. Вскоре после этого инцидента мои дети и я получили убежище.

Карим пришел в ярость, когда узнал, и продолжил буянить в офисе ООН, разбив им окна. Сотрудники представительства позвонили мне, чтобы я не приходила в тот день, потому что опасались за мою жизнь. Этого оказалось достаточно, чтобы его депортировали.

Последнее сражение с Каримом было самым тяжелым. Он хотел забрать моих детей обратно в Афганистан, и, согласно афганским законам, ничто не могло ему помешать.

Я предложила ему пять лакхов афгани (6600 долларов) – все, что я скопила и заняла, – в обмен на детей. Он потребовал 10 лакхов. «Я трачу на тебя деньги. Я детям все покупаю», — говорил он, пытаясь спорить со мной в посольстве. Я рассказала им, через что он заставил меня пройти.

«Истязания, рубцы от ожогов на моем теле и годы сексуального насилия – ты должен мне платить за это», — ответила я. Я знаю, что служащие посольства, не привыкшие, чтобы афганская женщина говорила подобным образом, были в шоке. Но никто не заступился за меня.

«Пять лакхов за двоих», — предложила я. Он отказался. В конце концов, благодаря усилиям комиссариата ООН, который предоставил мне юрисконсульта для переговоров с Каримом, я сумела за четыре лакха выговорить себе только младшего сына. В тот день я потеряла двоих своих детей и с тех пор их не видела.

Власти продержали Карима под арестом достаточно долго, чтобы я могла скрыться. Как только я покинула Индию, его отправили обратно в Афганистан. С тех пор каждый день он изводит мою семью. Он угрожал похитить мою младшую сестру, когда родители отказались выдать ее за него замуж.

Он до такой степени опорочил мое имя, что даже в случае его смерти, я бы не смогла вернуться в Афганистан без риска для жизни.

Но в конце концов, в возрасте 21 года, я была разведена и свободна от него.

***

Это было восемь лет назад. Я построила новую жизнь на новом месте с моим сыном.

Я устроилась на работу переводчиком в центре для беженцев в стране, которую теперь зову домом. Мое местонахождение неизвестно Кариму и его семье. Я смогла снять для нас маленькую квартирку и начать жизнь заново.

Я записала сына в подготовительный класс и сама стала учиться по вечерам, изучая английский язык и другие предметы. Наконец, я устроилась еще на две работы – в прачечной и официанткой. Я хочу зарабатывать достаточно, чтобы дать сыну такую жизнь, которой никогда не имела в Афганистане.

Я также выучилась водить машину и недавно купила новую Toyota Corolla, чтобы самостоятельно добираться до работы и школы. Юной девушкой в Афганистане я воображала себя за рулем, и это казалось несбыточной мечтой. А теперь я еду, куда мне нужно, и я забыла, как выглядит билет на транспорт.

Ныне я живу в стране, где у женщин так много прав.

Прошло уже много лет, но свободы, которыми я обладаю здесь, все еще удивляют меня.

Передо мной открыто столько дорог, и я настолько уверена в себе, как никогда раньше. Но все свободы мира не способны заглушить боль от утраты двоих моих сыновей.

Я каждый день тоскую по ним. Старшему сейчас 13, его брату – девять. Я жду, когда Карим умрет, чтобы я могла воссоединиться со своими детьми. Но я представляю, что он рассказывает им обо мне ужасные вещи.

Вероятно, они думают, что я бросила их и сбежала с младшим сыном. Я думаю о том разговоре, который нам предстоит, когда мы встретимся вновь. Я думаю о том, что я скажу, чтобы убедить их, что у меня никогда и мысли не было их оставлять.

Большая часть шрамов на моем теле зажила. На лице почти не осталось отметин, а те, что на руках и торсе, стали малозаметными. Остались эмоциональные травмы, но они напоминают мне, что я стала сильнее. Мои шрамы напоминают мне о моей потере, моих сыновьях, которые сейчас не со мной. Также они не дают забыть о многих других женщинах, которые не сумели сбежать от своих мучителей, как это удалось мне. И о тех, чьим освобождением стало пламя, в котором горела и я.

Источник: info24.ru